На узорах каждой лепешки Абдул Каспар без труда читал имя и адрес, иначе говоря, информацию о том, кому каждая лепешка предназначалась. В узорах были написаны буквы арабского алфавита, а в тесте в толстой части по краям находились письма от друзей и родных.
Еда, приносимая нам из дома, проверялась самым тщательным образом тюремной охраной, иногда даже самим комиссаром. Хлеб разламывался, и всё крошилось на мелкие кусочки. Но никому и в голову не приходило проверять лепешки, приносимые с базара в лавочку на продажу заключенным сартам. Да и кто мог бы догадаться, что грязный оборванец – помощник хозяина лавки, носящий с базара в лавку тяжелые мешки, это родной сын Абдул Каспара – богатый молодой аристократ сарт?
Спустя два дня этого молодого «слугу» заменили на ещё более старого, и ещё более оборванного сарта с безнадежно глупым выражением лица.
«Мадамин Бек12 просит наших дальнейших указаний для своих дальнейших операций против большевиков», – объяснил мне Абдул, когда во время прогулки отошёл со мной поговорить в сторонке, – «это его посыльный, конечно замаскированный, сидит в лавочке».
На следующий день во время прогулки Абдул Каспар впал в неистовую ярость, ругаясь, как он только мог, на сартском и русском языках, и, разбив окно лавочки, с яростью бросил туда лепешку, которую он там купил.
«Вы собаки, а не правоверные мусульмане! Вы продаете бедным несчастным заключенным хлеб, полный тараканов! Вы хуже, чем собаки; ешьте его сами и подавитесь им! И будьте вы прокляты!»
Затем он добавил несколько выражений на таджикском языке, который хорошо известен говорящим на нем жителям Ферганской области, но который конечно совершенно не был знаком ни одному из молодых красноармейцев, несущим караул в лавочке, когда она была открыта.
Таким способом была послана инструкция и указания Мадамин Беку в Фергану: —
1. Остановить работу железной дороги, разрушить мосты и дороги, ведущие в Фергану.
2. Разрушить нефтяные скважины в Фергане, и тем самым лишить большевиков поставок топлива для железной дороги.
3. Сконцентрировать значительные силы конницы в Кендер Даванском проходе, ведущем прямо через горы в Ташкент, и напасть на советскую армию, когда вспыхнет восстание в Ташкенте. Национальная конница сможет отсюда достичь Ташкента за ночь и нанести сокрушительный удар по тылам большевиков.
От наших друзей из города мы также получили хорошие вести. После некоторого замешательства, вызванного моим арестом, несколько моих друзей и люди, принадлежащие к нашей организации, возобновили подготовку к восстанию.
Значительная часть рабочих была уже против советской власти и присоединилась к нашей организации. Я не был особенно доволен этим, так как мне был известен корыстный характер этих людей, и я не без основания считал, что они способны предать нас в критический момент сражения и продаться большевикам.
Все же эти хорошие новости значительно подбадривали нас в заключении в камере смертников, где мы находились и ожидали дня фатального исхода в любой момент. Другие заключённые удивлялись нашей беззаботной внешности и положительному весёлому настроению. В конце концов, дилемма была очень проста. Расстреляют ли нас большевики до начала нашего восстания или нет? Иногда мы терялись в загадках, почему ЧК ждет и не приводит в исполнение свои планы, по крайней мере, в отношении меня? Согласно тюремной сплетне, я должен был быть первым.
И только впоследствии я понял, что объяснялось это успехами англо-индийского контингента, который прокладывал себе дорогу из Индии к Персии и Транскаспийскому региону, в то время как контингент «белых» находился на реке Амударье в Чарджоу. Они могли оказаться в Ташкенте в течение двух дней. С севера, как я уже писал, пробивались сюда казаки Дутова, а в Семиречье подняли восстание крестьяне. В результате не оставалось места, куда могли бы податься представители Рабоче-крестьянского правительства. Они могли рассчитывать на очень слабую снисходительность по отношению к себе со стороны казаков или крестьян Семиречья. Меньшую опасность для них представляло попадание в руки образованных людей, таких как англичане, которые могли бы даже воздержаться от того, чтобы их повесить. Некоторые комиссары выступали за капитуляцию перед генералом, который командовал британскими силами, чтобы застраховать себя от возможности быть порубленными саблями казаков или быть повешенными разъярёнными крестьянами Семиречья. Более того, мои друзья из британских сил сообщили комиссарам Туркестанской советской республики, что если хоть один волос упадет с головы какого-нибудь политического заключенного, они могут не рассчитывать на снисхождение; в таком случае они все будут повешены немедленно.
Наша жизнь в тюрьме проходила монотонно, и долгие зимние вечера были ужасно скучными. Мы достали керосиновую лампу и при её свете сидели допоздна, коротая время за бесконечной беседой. Бумажки в сотню советских рублей, в тот момент соответствующей примерно шиллингу, данной надзирателю нашего отделения, было достаточно, чтобы надолго отвлечь его внимание от нашей камеры.
Как-то раз Вотинцев13 – глава советского правительства в Туркестане, посетил тюрьму и пришёл в нашу камеру, чтобы повидаться с людьми, осуждёнными на расстрел. Студент электротехнического факультета в Петрограде, он не закончил своё обучение. Он был способным и честолюбивым человеком; женился на девушке, которую я хорошо знал, также я лично знал и его. Он принимался в нашем доме, и пока не вступил в партию большевиков, был приличным парнем. Его амбиции толкнули его в стан большевиков в надежде сделать там себе быструю карьеру в качестве пролетарского руководителя.
Я едва узнал его. Вместо молодого, здорового, симпатичного и жизнерадостного студента передо мной стоял худой, бледный, измождённый, уже постаревший и невротически выглядящий человек, нарочно одетый как рабочий, с грязными руками и нечёсаными волосами.
Целью его посещения был разговор со мной.
Его угнетала мысль о возможности захвата Ташкента британцами, которым Красная армия едва ли могла оказать серьёзное сопротивление. Предполагая, что я поддерживаю связь со служащими британских вооруженных сил и поэтому посвящён в их намерения и планы, он пришел ко мне, чтобы рассеять свои сомнения.
«Захватят ли они весь Туркестан? Присоединят ли его к своим индийским доминионам?» Задавал он такие вопросы.
Я пытался объяснить ему полную невозможность последнего, и бесполезность нашего Туркестана для Британии.
«Но хлопок? Они ведь нуждаются в хлопке для своей промышленности, так ведь?» – спросил он.
«Нужен ли им хлопок в Индии и Египте? Не проще ли им прямо импортировать его из Соединенных Штатов, чем из Туркестана?» – ответил я.
«Тогда для чего они явились сюда к нам? Почему они продвигаются к Ташкенту?» – спросил он раздражённо.
Омерзительное и подлое лицо этого предателя имело неприятный вид. Мне было трудно скрыть презрительную улыбку, когда он поднялся к выходу, но надо было быть осторожным.
Месяц спустя в ночь с 18 на 19 января 1919 года, когда Белые солдаты захватили город, Вотинцев вместе со своими товарищами – советскими комиссарами, был убит.
Я узнал об обстоятельствах его смерти, когда мне случилось встретить одного из белых офицеров, принимавшего активное участие в сведении счетов с большевистскими комиссарами.
«Они трусы и негодяи», – сказал он, – «они не могут смотреть в лицо смерти как мужчины. К примеру, посмотрите на Вотинцева. Он валялся на земле у моих ног, унижался, вымаливая прощения и милосердия. Он обещал исправить свои ошибки, как он их называл, и помочь нам в борьбе с коммунизмом. Он плакал как ребенок, и его последними словами были: «Мама, мама, мама, как я хочу жить». Я прикончил его пулей в его тупые мозги за весь вред, который он принёс в наш Туркестан.
Вскоре после визита Вотинцева, привратник нам сообщил, что капитан А. был привезен из Ферганы и посажен в подвалы ЧК. Он был одним из тех, кого я послал туда вместе с полковником П. Г. Корниловым. Я был удивлён, услышав это, и был не склонен этому верить, так как он находился среди местных повстанцев и вряд ли мог быть захвачен живым. Когда эта новость подтвердилась, я стал осознавать, что большевики подготавливают нам очную ставку, для того чтобы увидеть наши отношения, и это могло стать фатальным для него. Что касается меня, то я уже давно считал себя приговоренным к смерти.
Однажды утром меня забрали в ЧК под усиленной охраной; это были десять головорезов, которые входили в совет этого кровожадного учреждения, в число которых, однако, теперь входил студент юрист, не окончивший свой курс, по имени Сидоров, который был занят в настоящее время расследованием всех заговоров против диктатуры пролетариата.
